Петр Шмидт и Севастополь: в тисках революции
Событие, произошедшее в Севастополе 106 лет назад и известное под названием «Севастопольское восстание под руководством лейтенанта Шмидта», подавленное 28 ноября (по новому стилю) 1905 года, казалось бы настолько на слуху, что не требует какого-то специального разговора.
Однако это – лишь первоначальное впечатление, которое тут же исчезает при обращении к имеющейся литературе по теме. На поверку оказывается, что в этой истории пока больше вопросов, чем ответов.
Начиная с самого названия события – «Севастопольское восстание».
Понятно, что на текущий момент это общепринятое наименование (также как «Кронштадтское восстание», «Владивостокское восстание», «восстание на броненосце Потемкин»), первоисточником которого были большевики. Но со строго научной точки зрения, любое историческое событие должно определяться тем термином, который использовали его участники, и – шире – современники в целом.
Конечно, в реальной жизни так получается далеко не всегда, но, например, термин «русская весна» имеет право на официальное существование по той простой причине, что так называли происходившее в феврале – марте 2014 года в Севастополе сами жители города.
Так каким образом определяли события ноября 1905 года в Севастополе участники и современники событий?
Газета «Крымский вестник», издававшаяся в Севастополе и находившаяся в то время на позиции, которую можно условно определить как лево-либеральную (например, газета считала необходимым введение всеобщего избирательного права, что было на момент 1905 года, безусловно, признаком «левизны»), использовала термин «бунт».
В официальных документах, которые также публиковались в «Крымском вестнике» (например, приказах командующего Черноморским флотом адмирала Григория Чухнина), фигурировал термин «мятеж».
Интересны воспоминания севастопольского врача и известного эсера Сергея Никонова – человека, далеко не про-правительственного, руководителя местной боевой организации партии эсеров, которому приписывается организация убийства Чухнина в июне 1906 года. Так вот в своих воспоминаниях Никонов характеризует цели самих матросов как «мирную забастовку».
И даже Владимир Ленин в статье «Революционная армия и революционное правительство», посвященной правда другому событию – а именно «восстанию на броненосце «Потемкин»», в июле 1905 года использует слово «бунт»: «В одесских событиях есть еще явные черты старого бунта».
Также Ленин в этой статье пишет:
«Не так уже далеки те времена, когда единственным проявлением народной борьбы с самодержавием были бунты, т. е. возмущения несознательные, неорганизованные, стихийные, иногда дикие. Но рабочее движение, как движение самого передового класса, пролетариата, быстро выросло из этой начальной стадии. Сознательная пропаганда и агитация социал-демократии сделали свое дело. Бунты сменились организованной стачечной борьбой и политическими демонстрациями против самодержавия… Бунты — демонстрации — уличные сражения — отряды революционной армии, — таковы этапы развития народного восстания».
Итак, с точки зрения лидера большевиков, который был не только партийным идеологом, но и, очевидно, современником событий, бунт отличается от восстания стихийностью в том смысле, что он не организован никакой партией и не имеет политических задач.
События ноября 1905 года в Севастополе вполне подходят под это определение.
Однако позднее – и пока не очень ясно, когда именно, но, скорее всего, после 1917 года, соответственно, духу эпохи и пропагандистским задачам большевиков, повсюду начинает фигурировать термин «восстание». Все многочисленные работы 1920-х годов, написанные участниками событий в Севастополе в ноябре 1905 года к 20-летнему «юбилею» и представляющие собой в действительности воспоминания, причем нередко для сведения счетов друг с другом (так, выбранный в ноябре 1905 года председателем Совета флотских депутатов Иван Вороницын в своей книге 1925 года «Лейтенант Шмидт» явно сводил посмертно счеты с Шмидтом), однозначно говорят о «восстании». То есть действии организованном, а не стихийном.
Причем один из участников тех событий И.Р. Гелис в своей книге 1924 года «Ноябрьские дни в Севастополе в 1905 году», например, противопоставляет этому организованному движению «революционных масс» именно деятельность Шмидта.
Итак, нет никаких особых оснований называть события ноября 1905 года в Севастополе «восстанием», а определять его следовало бы, исходя из того, как называли свои действия сами участники – например, на суде, причем не только обвиняемые, но и обвинители.
Однако мне не встретилось ни одной работы, включая работы современных, вполне профессиональных историков, где использовались бы материалы судебного процесса над участниками «восстания», точнее – судебных процессов, каковых всего было, как известно, три. Кроме того, судебные процессы коснулись далеко не всех, кто был изначально арестован в казармах и снят с кораблей (таковых было более 2000 тысяч, процессы же коснулись менее 300 человек) – поэтому неплохо было бы привлечь для такого исследования не только судебные, но и просто следственные материалы.
Интересно, что сам Шмидт в своем «последнем слове» никак не определяет собственные действия, а основной его посыл сводится к тому, что «во всем» (не ясно, в чем именно) виноват он один, и кара должна постичь только его.
Впрочем, на текущий момент не очень ясно и то, что вообще представляет собой речь Шмидта.
В литературе фигурируют разные варианты его речи, и все они являются лишь выдержками. Причем если в одних публикациях присутствует фраза о «царе и народе», то основной корпус книг, посвященных «Севастопольскому восстанию», как 1920-х годов, так и более позднего времени (например, книга С.Ф. Найды «Революционное движение в Черноморском флоте в годы Первой русской революции (1905-1907 гг.)» 1950 года), умалчивают об этих словах Шмидта, очевидно, не слишком вписывающихся в образ безусловного революционера, каким был лейтенант в рамках советского героического пантеона.
В воспоминаниях эсера С.А. Никонова говорится о том, что стенографической записи речи Шмидта не сохранилось, однако профессионального источниковедческого анализа этого факта в литературе (как минимум – описание внешних параметров судебного дела в архиве) мне обнаружить также не удалось. Вызывает недоумение, почему официальная инстанция – Центроархив – в 1924 году опубликовал «копию оригинала» речи, переданной Шмидтом его виртуальной возлюбленной Зинаиде Ризберг, которую мятежный лейтенант видел один раз не более часа, но регулярно писал ей письма следующие шесть месяцев, вплоть до самой казни в марте 1906 года.
Причем этот вариант речи отличается как от первой публикации «последнего слова» Шмидта, сделанной в 1917 году, так и от воспроизведения речи лейтенанта в книге И.Р. Гелиса, который приводит речь Шмидта «по стенографическим отчетам тогдашней радикальной прессы», объясняя существующие расхождения тем, что Шмидт написал одну речь, а произнес другую.
Современный историк Г.З. Головков в книге 2005 года «Бунт по-русски: палачи и жертвы: рандеву с революцией 1905 – 1907 гг.», подробно разбирая имеющуюся литературу о Шмидте, цитирует последнее слово на суде героя своего исследования, где присутствует прославление «царя и народа», однако опирается Головков в этой цитате не на архив, а на публикацию 1925 года – книгу А.П. Платонова «Восстание в черноморском флоте в 1905 году в июне в Одессе и в ноябре в Севастополе».
В конечном итоге толком так и неизвестно, что именно, в какой последовательности и с какими акцентами говорил Шмидт в последнем слове.
П.П.Шмидт 1905 г. Фото из свободных источников
Есть и другие весомые «белые пятна» всей этой истории.
Например, не ясно, в каком звании находился Шмидт на момент ноябрьских событий. В одних публикациях утверждается, что при выходе в отставку (а это произошло прямо накануне «Севастопольского восстания») по заведенным правилам он получил чин капитана 2-го ранга и даже заказал себе соответствующую форму, в других работах Шмидт называется «лейтенантом» (собственно, именно это словосочетание и является общеизвестным – «лейтенант Шмидт»). Однако если посмотреть в Табель о рангах, то по морскому ведомству следующим чином после лейтенанта был «капитан-лейтенант», что означает – обе существующие версии являются, видимо, неверными.
Чтобы однозначно ответить на этот не самый сложный вопрос, достаточно посмотреть всё те же официальные материалы суда над Шмидтом или его личное дело в архиве Морского министерства (оно, наверное, должно было сохраниться), однако этого, судя по всему, до сих пор никто не сделал.
Более принципиальным моментом являются мотивы действий Шмидта в дни «Севастопольского восстания» 11 – 15 ноября (24 – 28 ноября по новому стилю) 1905 года. Понятно, что в рамках советской традиции появление Шмидта на крейсере «Очаков» в качестве руководителя взбунтовавшихся матросов на кораблях и во флотских казармах на берегу рассматривалось как следствие его личного героизма и революционных взглядов.
В постсоветское время появилась информация о психических отклонениях и даже болезни «лейтенанта», что подтверждается фактом его лечения в больнице еще в конце XIX века и попытками сестры добиться медицинского освидетельствования Шмидта во время суда, чтобы он избежал смертной казни – от чего якобы отказался сам Шмидт.
Эта информация дополняется сведениями о том, что буквально накануне своего появления на кораблях (13 ноября, хотя и по поводу этой даты есть сомнения, в некоторых работах называется 14-е число) Шмидт собирался уезжать в Москву, где его ждали «великие дела», а когда по просьбам делегации от матросов он появился в «бастующих» (или «восставших» - кому как нравится) казармах, то произнес речь о бессмысленности протеста, тем более вооруженного, и предложил его закончить.
Собственно, несогласованность этого заявления с последующими действиями Шмидта (настаивая на мирном характере протеста и вообще его прекращении, он вскоре отправился на боевой крейсер «Очаков», чтобы объявить себя «командующим флотом», который планирует отделить Крым от России, после чего начать захватывать другие корабли, арестовывать офицеров и свозить их на «Очаков» в качестве заложников) – является как будто бы подтверждением версии об определенной психической неадекватности «лейтенанта».
Не ясны и количественные параметры «Севастопольского восстания»:
сколько флотских казарм из скольки принимало участие в митингах и «забастовке», а сколько – конкретно в «восстании»;
какое количество солдат Брестского полка присоединилось к «восстанию»;
какова точная численность арестованных по итогам событий с кораблей, матросов из флотских казарм и присоединившихся к ним солдат (обычно называется цифра «около 2 тысяч») и точное число погибших (судя по всему, не более 50);
сколько это в процентом соотношении к общей численности матросов флота и солдат Севастопольской крепости?
Единственный количественный параметр, про который можно говорить уверенно – это число кораблей, участвовавших в «восстании»: крейсер «Очаков», 1 минный крейсер (с 1907 года этот класс крейсеров стал миноносцами), 3 миноносца (из них 2 – только командами), 3 номерных миноносца, а также команды броненосца «Пантелеймон» (переименованный после июньских событий 1905 года «Потемкин») и канонерской лодки «Уралец». При общем составе Черноморского флота, согласно книге С.П. Моисеева 1948 года «Список кораблей русского парового и броненосного флота», в восемь эскадренных броненосцев, два крейсера, три минных крейсера, 36 миноносцев (из них девять больших), шесть мореходных канонерских лодок – можно говорить о том, что в «мятеже» приняло участие в общем-то абсолютное меньшинство от кораблей всего флота.
Фото 3, 4 Останки крейсера «Очаков» после подавления восстания
Еще один нюанс. В литературе утверждается, что судебный процесс над Шмидтом и другими участниками событий широко освещался в прессе, был на слуху у «всей страны», однако не очень ясно, как такое могло быть, если военный суд был закрытым. Если же действительно судебный процесс постоянно получал освещение в печати, то не очень ясно, почему до сих пор нет никакого внятного анализа этих «многочисленных» публикаций.
В целом на текущий момент источники по «Севастопольскому восстанию» представляют собой довольно дырявое лоскутное одеяло, состоящее из воспоминаний участников событий, написанных спустя много лет (к 20-летнему «юбилею») и под влиянием идеологических изменений в стране, с вкраплением работ советских историков, за полноту анализа которых ручаться в данном случае явно не стоит.
Например, в работе С. Найды вообще отсутствует упоминание о том, после чего начался обстрел («расстрел») «Очакова» «верными правительству» войсками с берега и с кораблей эскадры. Историк лишь пишет о том, что «расстрел» начался до истечения срока ультиматума, поставленного Чухниным для сдачи мятежных кораблей.
В действительности стрельба началась после того, как Шмидт попытался сделать из минного транспорта «Буг» своеобразный «щит» для «Очакова» - «Буг» был нагружен 300 минами и попади в него любой выстрел, не только вся бухта с кораблями Черноморского флота и людьми, но и сам город взлетели бы в воздух. Если бы матросы с «Очакова» успели добуксировать «Буг» до своего крейсера, то, очевидно, Шмидт не только бы почувствовал себя под надежной защитой, но и смог бы диктовать свои условия, угрожая взорвать Севастополь – примерно также, как он пытался угрожать повешением свезенных на «Очаков» офицеров с других кораблей, и примерно также, как броненосец «Потемкин» в июне 1917 года диктовал свои условия властям Одессы, угрожая в противном случае начать обстрел города.
В совокупности вопросов о том, что собой представляло ноябрьское «восстание» в Севастополе, слишком много, чтобы его историю можно было признать хорошо исследованным сюжетом.
***
Возможно, многое встанет на свои места, если сменить общий подход к трактовке тех событий – потому что до сих пор этот подход во многом основывается на той трактовке Первой русской революции в целом, которую ей дали большевики.
«Севастопольское восстание» в этом контексте оказывается однотипным с другими «восстаниями» Первой русской революции, в которых участвовали матросы – два Кронштадтских восстания, Свеаборгское восстание, три Владивостокских восстания, восстание на броненосце «Потемкин» (к последнему можно присоединить выступление учебного судна «Прут», итого всего – 8).
На самом деле, все названные «восстания» стоило бы разделить по двум критериям: во-первых, произошло выступление до или после Манифеста об усовершенствовании государственного порядка 17 октября 1905 года, «даровавшего» гражданские и политические права и свободы, и, во-вторых, были эти выступления стихийными или организованными.
Издание Манифеста 17 октября является на самом деле принципиальным моментом в отечественной истории, затертым последующей большевистской концепцией Первой русской революции. В рамках этой концепции Манифест рассматривался как маловажная формальность, не изменившая реального положения дел в стране с политическими правами и свободами. В том числе и чуть ли не в первую очередь не изменилась ситуация с правом на митинги, демонстрации и забастовки.
Меняет ли эту концепцию внимательное изучение истории данных «восстаний»?
Оказывается, что из 8 выступлений с участием матросов и солдат в годы Первой русской революции только 1 приходится на период до издания Манифеста – и произошло это на броненосце «Потемкин» в июне 1905 года, причем взбунтовавшиеся матросы, которые захватили в свои руки броненосец, были возмущены некачественным питанием. Собственно, отрицать очевидный «экономизм» требований потемкинцев и стихийность их выступления не поднялась рука даже у Ленина в цитировавшейся выше статье, написанной в том же июне 1905 года.
Восстание на броненосце «Князь Потемкин Таврический». 27 июня 1905 г.
Остальные 7 выступлений произошли после Манифеста 17 октября 1905 года. Однако и среди них есть отличия – 3 «восстания» из 7 пришлись на конец октября – ноябрь 1905 года: одно в Севастополе, одно в Кронштадте и одно во Владивостоке. При этом и данные выступления были в большей степени стихийными, чем организованными, большевики принимали в них участие постольку-поскольку. А вот позднее – в Свеаборге, Кронштадте и Владивостоке в 1906 году и снова во Владивостоке в 1907-м – «восстания» уже были организованы непосредственно революционерами.
Это означает, что 3 из 8 «восстаний», включая события ноября 1905 года в Севастополе, были стихийной реакцией простого населения, какими были матросы, на Манифест 17 октября. При этом севастопольские события формально отличались от происходившего в Кронштадте и Владивостоке тем, что затронули не только улицы городов, но и корабли флота.
Однако отнюдь не только в этом состоит специфика и уникальность событий ноября 1905 года в Севастополе.
Дело в том, что только в Севастополе новая трактовка «свободы» – в строгом соответствии с Манифестом 17 октября 1905 года – могла получить полномасштабную реализацию. И произошло это из-за вполне определенной и твердой позиции городского головы Севастополя Алексея Максимова и весьма нестандартной позиции, занятой адмиралом Чухниным.
О Максимове мне уже приходилось писать ранее в статье для ForPost, когда благодаря компромиссной позиции городского головы в Севастополе удалось избежать и «правых» антиеврейских погромов (прокатившихся по многим городам Российской империи), и накала левой революционной стихии (что, например, не удалось во Владивостоке, где к концу 1905 года власть оказалась в прямом смысле слова «захвачена» бунтующей толпой матросов и солдат).
Однако какова же была позиция командующего Черноморским флотом адмирала Чухнина по поводу Манифеста 17 октября 1905 года?
В литературе господствует убеждение в его «реакционности» - собственно, считается (возможно, и это убеждение нуждается в пересмотре), что эсер Никонов, про воспоминания которого уже шла речь, организовывал убийство Чухнина летом 1906 года именно из-за жесткой позиции адмирала в отношении матросских выступлений, в частности, за «расстрел» «Очакова» в ноябре 1905 года и утверждение смертного приговора Шмидту в марте 1906-го.
Участники восстания на крейсере «Очаков» во время суда над ними в Очакове.18 февраля 1906 г.
Тем интереснее, что пишет сам Никонов о ноябрьских событиях 1905 года в Севастополе в воспоминаниях, которые в советское время писались «в стол» и были опубликованы только лишь в 2018 году.
А пишет Никонов довольно удивительные вещи.
Оказывается, матросы, митинговавшие во флотских казармах (с этого начинается 11 ноября 1905 года «Севастопольское восстание» в общепринятой трактовке) планировали устроить мирную (!) «забастовку», выдвинув по примеру других служащих (телеграфистов, типографщиков, официантов и даже домашней прислуги) «экономические» требования: улучшение условий жизни и содержания, питания, увеличение жалованья, а также обращение офицерства на «Вы». Здесь же присутствовало требования освобождения «потемкинцев» и вообще всех «военных политических заключенных», однако никаких типично революционных политических требований (долой самодержавие, созыв Учредительного собрания, уничтожение полиции и замена ее милицией) не было.
При этом, отмечает автор воспоминаний:
«Для всех, кто сколько-нибудь был знаком с военными уставами, да и просто по здравому смыслу, было очевидно, что забастовка в войске является бессмыслицей, вопиющим противоречием всем установившимся во всем мире порядке в военных сферах».
Тем не менее, сообщает Никонов далее, 12 ноября в Севастополе имело место опять же мирное многотысячное шествие безоружных матросов:
«Как бы то ни было, была объявлена мирная забастовка матросов флотских экипажей, к которой примкнули портовые рабочие и затем некоторые военные части (саперная рота, на короткое время часть Брестского полка и крепостной артиллерии), а в последние два-три дня и рабочие железнодорожных мастерских. И вот 12 ноября, уже после ранения адмирала Писаревского и убийства штабс-капитана Штейна, после ареста коменданта крепости генерала Неплюева и командира 13-й пехотной дивизии генерала Седельникова (в этот же день 12 ноября), граждане Севастополя могли наблюдать грандиозную и внушительную картину шествия безоружной массы матросов, а за ними части Брестского полка и многотысячной толпы рабочих с красными знаменами и оркестром. Эта мирная демонстрация вышла с корабельной стороны от брестских казарм…, спустилась к вокзалу и оттуда поднялась по длинному вокзальному спуску к городу. Когда голова колонны вступала в город, хвост ее был еще где-то около вокзала; шло, вероятно, тысяч шесть или семь человек.
И видя это шествие, зрители испытывали жуткое чувство, потому что на историческом бульваре, господствующем над спуском с корабельной стороны к вокзалу и круто возвышающемся над вокзальным спуском от города к вокзалу, стоял в полном вооружении и пулеметами Белостокский полк, … вовсе не принимавший участия в движении».
Из воспоминаний Никонова ясно, что их автор спокойно вздохнул только когда колонна ушла обратно, а со стороны Белостокского полка не было произведено ни одного выстрела по демонстрантам.
Можно, конечно, предположить искажение информации – как часто бывает с воспоминаниями, которые вообще довольно ненадежный исторический источник. Однако удивительным образом эти сведения бывшего лидера севастопольских эсеров (на 1905 год – лидера подпольного) совпадают с публикациями газеты «Крымский вестник», которая также сообщала о мирной демонстрации 12 ноября.
Очевидно, такое шествие было возможно только благодаря позиции, занятой военно-морскими властями в городе, в первую очередь – адмиралом Чухниным – не мешать действиям матросов-демонстрантов. Причем накануне, 11 ноября, матрос Петров стрелял в двух командиров (один был ранен, другой убит), пытавшихся переговорить с матросами во флотских казармах – во всей литературе именно этими событиями датируется начало «Севастопольского восстания». Проблема состоит в том, что действовал матрос в индивидуальном порядке в порядке мести – и требовалась, конечно, выдержка Чухнина, чтобы воздержаться от карательных действий против бастующих казарм в целом.
Интересна позиция Чухнина и чуть ранее, в конце октября, когда он, как известно, поместил Шмидта под арест. В исследовании Головкова отмечается, что официально Чухнин отправил Шмидта под арест в порядке дисциплинарного наказания за растрату казенных денег, при этом адмирал заявил, что ему нет дела до политической деятельности лейтенанта, еще находившегося на военной службе.
А это означает, что в условиях «дарования прав и свобод» по Манифесту 17 октября в Севастополе среди военно-морского руководства существовало представление, что военно-служащие отныне могут заниматься политикой, в том числе участвуя в митингах и демонстрациях.
Согласно публикациям официальных распоряжений в газете «Крымский вестник», крепость Севастополь была объявлена на осадном положении 14 ноября – то есть после того, как Шмидт уже начал свою деятельность на «Очакове», провозгласив себя «командующим флотом». Запрет же на проведение митингов, демонстраций и вообще любых собраний комендантом крепости генералом Неплюевым датируется и вовсе 16 ноября – то есть это распоряжение вышло после подавления «мятежа». Это означает, что все предшествующие забастовки матросов, включая события 11, 12, 13 ноября, рассматривались местной военной властью если не как легитимные, то как допустимые.
Никонов мимоходом пишет о поведении матросов 12 ноября:
««Командир полка предложил вожакам демонстрации пойти с ним и тем соглашался вступить с ними в переговоры. Канторович и другие уже двинулись было вслед за полком, но Чеботарев, почуяв провокацию и боясь ареста или даже расстрела, убедил их остаться и увести демонстрацию обратно на Корабельную».
Если убрать «революционный пафос» этой фразы, то и этот эпизод показывает: среди бастующих были матросы, готовые вступить в переговорный процесс с их начальством.
Получается, что в целом Чухнин действовал в строгом соответствии с положениями Манифеста 17 октября 1905 года. Точно также как и матросы, объявившие забастовку в своих казармах, в целом вели себя в соответствии с правами, дарованными Манифестом.
Пока во флотских казармах не появился Шмидт.
«Мятеж» в официальных документах за подписью Чухнина имеет иные хронологические границы (14 – 16 ноября), чем «Севастопольское восстание» в обще-принятой трактовке (11 – 16 ноября) – то есть для власти границей между допустимым (мирная забастовка) и недопустимым («мятеж») действием был захват кораблей, произошедший 14 ноября по инициативе и под руководством Шмидта.
Важно отметить, что Шмидт появился там отнюдь не по своей инициативе, а по приглашению делегатов от матросов, причем – как сообщает Никонов в воспоминаниях, они застали его собирающим вещи для отъезда в Москву.
Описывая настроения во флотских казармах, Никонов отмечает, что многие матросы к 13 ноября сникли, чувствуя тупиковость ситуации, и просто не знали, что делать дальше. К тому же Чухнин, после общения с депутатами городской думы во главе с Максимовым и «народными депутатами» (были выбраны в Севастополе 18 октября) заявил, что готов пойти на удовлетворение требований «бастующих» по части улучшения общих условий службы.
Однако было в этой матросской массе радикальное меньшинство (и вот здесь и появляются большевики), не желавшие такого развития событий. И здесь и появилась идея обратиться к Шмидту.
По мнению Никонова, Шмидт не смог отказать матросской массе в силу присущего ему благородства. Однако важнее тот факт, что из текста воспоминаний бывшего эсера складывается впечатление: идея захватить корабли появляется в бастующих казармах от радикализующегося меньшинства матросов при участии большевиков, однако сама по себе эта идея возникает не вследствие их силы, а в результате их слабости в матросской массе, так как они не могут поднять на «бунт» флотские казармы целиком.
И Шмидт берет на себя руководство именно этой частью матросов, заявляя при этом матросам в казармах, что идет на «мирную борьбу».
Фото 7. Команда крейсера «Очаков».
Однако даже захват кораблей отнюдь не выглядит как однозначное торжество революции. Как следует из «Крымского вестника», на следующий день, 14 ноября, рядом с красным флагом на кораблях, поддержавших «Очаков», поднимается Андреевский флаг – в честь тезоименитства вдовствующей императрицы Марии Федоровны. А в самих флотских казармах по этому поводу происходит парад.
Противоречат концепции «революционного восстания» и действия самого Шмидта, когда он на миноносце обходил корабли эскадры с призывом присоединиться к его «флоту» - историк Головков пишет, что этот «обход» Шмидт сопровождал не только криками «ура», но и гимном «Боже, царя храни».
Как известно, суда эскадры не присоединились к «Очакову», но удивляет, скорее, сам факт свободного передвижения Шмидта с подобным действием по Севастопольской бухте, как будто командующий флотом адмирал Чухнин действительно хотел дать командам эскадры дать право выбора.
Так или иначе стрелять по «Очакову» «правительственные» корабли начали только после того, как Шмидт попытался захватить минный транспорт «Буг», нагруженный минами в объеме, позволявшем взорвать город целиком.
Как известно, после того, как в «Очаков» начали стрелять, Шмидт сбежал с него одним из первых, вскоре на всех кораблях были подняты белые флаги, матросы прыгали с горящих кораблей и их подбирали с воды корабли эскадры. Параллельно Белостокский полк занял флотские казармы, где было арестовано чуть более полутора тысяч человек. Согласно газете «Крымский вестник», общее количество убитых составляло около 30 человек, что было зафиксировано специальными «понятыми» во главе с городским головой Максимовым, крейсер «Очаков» горел больше суток, и после того, как пожар прекратился, на корабле и в воде было обнаружено 18 трупов.
***
Историк Леонид Прайсман в книге «Террористы и революционеры. Охранники и провокаторы», разбирая русское революционное движение на примере Боевой организации партии эсеров, приходит к выводу, что российское общество начала ХХ века было серьезно больно.
По сути об этом же – спектакль Григория Лифанова «Бесы», с успехом идущий в севастопольском Театре имени Луначарского.
Можно вспомнить и пример народовольца Сергея Дегаева. В России он был членом террористической группы, пошедшим на сотрудничество с «охранкой» и ставший провокатором, а после бегства за границу, в США, он превратился не просто в нормального студента, но и в ученого, став профессором математики и даже деканом, чьим именем была названа математическая премия, до сих пор существующая в этой стране.
Стремление Шмидта пойти на казнь, став жертвой во имя «будущей свободной России», выраженное им на суде, не слишком отличается от последних речей тех революционеров, кто убивал министра народного просвещения Николая Боголепова, министра внутренних дел Дмитрия Сипягина, министра внутренних дел Вячеслава Плеве.
Лейтенанта Шмидта ведут под конвоем в суд. 1906 г.
В целом фигура Шмидта трагична не своей уникальностью, а своей типичностью для того времени.
Поэтому в действительности и не имеет особого значения, были ли у него психические отклонения.
Важно совсем другое.
Значит, были какие-то системные факторы, способствующие разрастанию именно этого, больного, радикально-революционного спектра общества.
И тем не менее.
Действия Шмидта сорвали вполне реальную возможность компромисса между руководством флота при активной поддержке городского самоуправления и «мирно бастующими» матросами – возможность, возникшую вследствие Манифеста 17 октября 1905 года. Даже нападение матроса Петрова 11 ноября 1905 года на двух представителей офицерства не поколебало этот настрой власти – ведь на следующий день не было препятствий мирному многотысячному шествию матросов по всему Севастополю.
Последние строки Шмидта
Неизвестно, была ли возможность такого компромисса в других городах Российской империи, но в Севастополе, судя по всему, был шанс на реализацию довольно необычного для российской истории полноценного понимания «свободы» - и представителями власти (Чухнин), и представителями общества (Максимов), и представителями народа (матросы).
Мог ли этот шанс быть реализован, создав уникальный для России правовой прецедент?
Я бы скорее дала положительный ответ на этот не самый простой вопрос.
Любовь Ульянова
Однако это – лишь первоначальное впечатление, которое тут же исчезает при обращении к имеющейся литературе по теме. На поверку оказывается, что в этой истории пока больше вопросов, чем ответов.
Начиная с самого названия события – «Севастопольское восстание».
Понятно, что на текущий момент это общепринятое наименование (также как «Кронштадтское восстание», «Владивостокское восстание», «восстание на броненосце Потемкин»), первоисточником которого были большевики. Но со строго научной точки зрения, любое историческое событие должно определяться тем термином, который использовали его участники, и – шире – современники в целом.
Конечно, в реальной жизни так получается далеко не всегда, но, например, термин «русская весна» имеет право на официальное существование по той простой причине, что так называли происходившее в феврале – марте 2014 года в Севастополе сами жители города.
Так каким образом определяли события ноября 1905 года в Севастополе участники и современники событий?
Газета «Крымский вестник», издававшаяся в Севастополе и находившаяся в то время на позиции, которую можно условно определить как лево-либеральную (например, газета считала необходимым введение всеобщего избирательного права, что было на момент 1905 года, безусловно, признаком «левизны»), использовала термин «бунт».
В официальных документах, которые также публиковались в «Крымском вестнике» (например, приказах командующего Черноморским флотом адмирала Григория Чухнина), фигурировал термин «мятеж».
Интересны воспоминания севастопольского врача и известного эсера Сергея Никонова – человека, далеко не про-правительственного, руководителя местной боевой организации партии эсеров, которому приписывается организация убийства Чухнина в июне 1906 года. Так вот в своих воспоминаниях Никонов характеризует цели самих матросов как «мирную забастовку».
И даже Владимир Ленин в статье «Революционная армия и революционное правительство», посвященной правда другому событию – а именно «восстанию на броненосце «Потемкин»», в июле 1905 года использует слово «бунт»: «В одесских событиях есть еще явные черты старого бунта».
Также Ленин в этой статье пишет:
«Не так уже далеки те времена, когда единственным проявлением народной борьбы с самодержавием были бунты, т. е. возмущения несознательные, неорганизованные, стихийные, иногда дикие. Но рабочее движение, как движение самого передового класса, пролетариата, быстро выросло из этой начальной стадии. Сознательная пропаганда и агитация социал-демократии сделали свое дело. Бунты сменились организованной стачечной борьбой и политическими демонстрациями против самодержавия… Бунты — демонстрации — уличные сражения — отряды революционной армии, — таковы этапы развития народного восстания».
Итак, с точки зрения лидера большевиков, который был не только партийным идеологом, но и, очевидно, современником событий, бунт отличается от восстания стихийностью в том смысле, что он не организован никакой партией и не имеет политических задач.
События ноября 1905 года в Севастополе вполне подходят под это определение.
Однако позднее – и пока не очень ясно, когда именно, но, скорее всего, после 1917 года, соответственно, духу эпохи и пропагандистским задачам большевиков, повсюду начинает фигурировать термин «восстание». Все многочисленные работы 1920-х годов, написанные участниками событий в Севастополе в ноябре 1905 года к 20-летнему «юбилею» и представляющие собой в действительности воспоминания, причем нередко для сведения счетов друг с другом (так, выбранный в ноябре 1905 года председателем Совета флотских депутатов Иван Вороницын в своей книге 1925 года «Лейтенант Шмидт» явно сводил посмертно счеты с Шмидтом), однозначно говорят о «восстании». То есть действии организованном, а не стихийном.
Причем один из участников тех событий И.Р. Гелис в своей книге 1924 года «Ноябрьские дни в Севастополе в 1905 году», например, противопоставляет этому организованному движению «революционных масс» именно деятельность Шмидта.
Итак, нет никаких особых оснований называть события ноября 1905 года в Севастополе «восстанием», а определять его следовало бы, исходя из того, как называли свои действия сами участники – например, на суде, причем не только обвиняемые, но и обвинители.
Однако мне не встретилось ни одной работы, включая работы современных, вполне профессиональных историков, где использовались бы материалы судебного процесса над участниками «восстания», точнее – судебных процессов, каковых всего было, как известно, три. Кроме того, судебные процессы коснулись далеко не всех, кто был изначально арестован в казармах и снят с кораблей (таковых было более 2000 тысяч, процессы же коснулись менее 300 человек) – поэтому неплохо было бы привлечь для такого исследования не только судебные, но и просто следственные материалы.
Интересно, что сам Шмидт в своем «последнем слове» никак не определяет собственные действия, а основной его посыл сводится к тому, что «во всем» (не ясно, в чем именно) виноват он один, и кара должна постичь только его.
Впрочем, на текущий момент не очень ясно и то, что вообще представляет собой речь Шмидта.
В литературе фигурируют разные варианты его речи, и все они являются лишь выдержками. Причем если в одних публикациях присутствует фраза о «царе и народе», то основной корпус книг, посвященных «Севастопольскому восстанию», как 1920-х годов, так и более позднего времени (например, книга С.Ф. Найды «Революционное движение в Черноморском флоте в годы Первой русской революции (1905-1907 гг.)» 1950 года), умалчивают об этих словах Шмидта, очевидно, не слишком вписывающихся в образ безусловного революционера, каким был лейтенант в рамках советского героического пантеона.
В воспоминаниях эсера С.А. Никонова говорится о том, что стенографической записи речи Шмидта не сохранилось, однако профессионального источниковедческого анализа этого факта в литературе (как минимум – описание внешних параметров судебного дела в архиве) мне обнаружить также не удалось. Вызывает недоумение, почему официальная инстанция – Центроархив – в 1924 году опубликовал «копию оригинала» речи, переданной Шмидтом его виртуальной возлюбленной Зинаиде Ризберг, которую мятежный лейтенант видел один раз не более часа, но регулярно писал ей письма следующие шесть месяцев, вплоть до самой казни в марте 1906 года.
Причем этот вариант речи отличается как от первой публикации «последнего слова» Шмидта, сделанной в 1917 году, так и от воспроизведения речи лейтенанта в книге И.Р. Гелиса, который приводит речь Шмидта «по стенографическим отчетам тогдашней радикальной прессы», объясняя существующие расхождения тем, что Шмидт написал одну речь, а произнес другую.
Современный историк Г.З. Головков в книге 2005 года «Бунт по-русски: палачи и жертвы: рандеву с революцией 1905 – 1907 гг.», подробно разбирая имеющуюся литературу о Шмидте, цитирует последнее слово на суде героя своего исследования, где присутствует прославление «царя и народа», однако опирается Головков в этой цитате не на архив, а на публикацию 1925 года – книгу А.П. Платонова «Восстание в черноморском флоте в 1905 году в июне в Одессе и в ноябре в Севастополе».
В конечном итоге толком так и неизвестно, что именно, в какой последовательности и с какими акцентами говорил Шмидт в последнем слове.
П.П.Шмидт 1905 г. Фото из свободных источников
Есть и другие весомые «белые пятна» всей этой истории.
Например, не ясно, в каком звании находился Шмидт на момент ноябрьских событий. В одних публикациях утверждается, что при выходе в отставку (а это произошло прямо накануне «Севастопольского восстания») по заведенным правилам он получил чин капитана 2-го ранга и даже заказал себе соответствующую форму, в других работах Шмидт называется «лейтенантом» (собственно, именно это словосочетание и является общеизвестным – «лейтенант Шмидт»). Однако если посмотреть в Табель о рангах, то по морскому ведомству следующим чином после лейтенанта был «капитан-лейтенант», что означает – обе существующие версии являются, видимо, неверными.
Чтобы однозначно ответить на этот не самый сложный вопрос, достаточно посмотреть всё те же официальные материалы суда над Шмидтом или его личное дело в архиве Морского министерства (оно, наверное, должно было сохраниться), однако этого, судя по всему, до сих пор никто не сделал.
Более принципиальным моментом являются мотивы действий Шмидта в дни «Севастопольского восстания» 11 – 15 ноября (24 – 28 ноября по новому стилю) 1905 года. Понятно, что в рамках советской традиции появление Шмидта на крейсере «Очаков» в качестве руководителя взбунтовавшихся матросов на кораблях и во флотских казармах на берегу рассматривалось как следствие его личного героизма и революционных взглядов.
В постсоветское время появилась информация о психических отклонениях и даже болезни «лейтенанта», что подтверждается фактом его лечения в больнице еще в конце XIX века и попытками сестры добиться медицинского освидетельствования Шмидта во время суда, чтобы он избежал смертной казни – от чего якобы отказался сам Шмидт.
Эта информация дополняется сведениями о том, что буквально накануне своего появления на кораблях (13 ноября, хотя и по поводу этой даты есть сомнения, в некоторых работах называется 14-е число) Шмидт собирался уезжать в Москву, где его ждали «великие дела», а когда по просьбам делегации от матросов он появился в «бастующих» (или «восставших» - кому как нравится) казармах, то произнес речь о бессмысленности протеста, тем более вооруженного, и предложил его закончить.
Собственно, несогласованность этого заявления с последующими действиями Шмидта (настаивая на мирном характере протеста и вообще его прекращении, он вскоре отправился на боевой крейсер «Очаков», чтобы объявить себя «командующим флотом», который планирует отделить Крым от России, после чего начать захватывать другие корабли, арестовывать офицеров и свозить их на «Очаков» в качестве заложников) – является как будто бы подтверждением версии об определенной психической неадекватности «лейтенанта».
Не ясны и количественные параметры «Севастопольского восстания»:
сколько флотских казарм из скольки принимало участие в митингах и «забастовке», а сколько – конкретно в «восстании»;
какое количество солдат Брестского полка присоединилось к «восстанию»;
какова точная численность арестованных по итогам событий с кораблей, матросов из флотских казарм и присоединившихся к ним солдат (обычно называется цифра «около 2 тысяч») и точное число погибших (судя по всему, не более 50);
сколько это в процентом соотношении к общей численности матросов флота и солдат Севастопольской крепости?
Единственный количественный параметр, про который можно говорить уверенно – это число кораблей, участвовавших в «восстании»: крейсер «Очаков», 1 минный крейсер (с 1907 года этот класс крейсеров стал миноносцами), 3 миноносца (из них 2 – только командами), 3 номерных миноносца, а также команды броненосца «Пантелеймон» (переименованный после июньских событий 1905 года «Потемкин») и канонерской лодки «Уралец». При общем составе Черноморского флота, согласно книге С.П. Моисеева 1948 года «Список кораблей русского парового и броненосного флота», в восемь эскадренных броненосцев, два крейсера, три минных крейсера, 36 миноносцев (из них девять больших), шесть мореходных канонерских лодок – можно говорить о том, что в «мятеже» приняло участие в общем-то абсолютное меньшинство от кораблей всего флота.
Фото 3, 4 Останки крейсера «Очаков» после подавления восстания
Еще один нюанс. В литературе утверждается, что судебный процесс над Шмидтом и другими участниками событий широко освещался в прессе, был на слуху у «всей страны», однако не очень ясно, как такое могло быть, если военный суд был закрытым. Если же действительно судебный процесс постоянно получал освещение в печати, то не очень ясно, почему до сих пор нет никакого внятного анализа этих «многочисленных» публикаций.
В целом на текущий момент источники по «Севастопольскому восстанию» представляют собой довольно дырявое лоскутное одеяло, состоящее из воспоминаний участников событий, написанных спустя много лет (к 20-летнему «юбилею») и под влиянием идеологических изменений в стране, с вкраплением работ советских историков, за полноту анализа которых ручаться в данном случае явно не стоит.
Например, в работе С. Найды вообще отсутствует упоминание о том, после чего начался обстрел («расстрел») «Очакова» «верными правительству» войсками с берега и с кораблей эскадры. Историк лишь пишет о том, что «расстрел» начался до истечения срока ультиматума, поставленного Чухниным для сдачи мятежных кораблей.
В действительности стрельба началась после того, как Шмидт попытался сделать из минного транспорта «Буг» своеобразный «щит» для «Очакова» - «Буг» был нагружен 300 минами и попади в него любой выстрел, не только вся бухта с кораблями Черноморского флота и людьми, но и сам город взлетели бы в воздух. Если бы матросы с «Очакова» успели добуксировать «Буг» до своего крейсера, то, очевидно, Шмидт не только бы почувствовал себя под надежной защитой, но и смог бы диктовать свои условия, угрожая взорвать Севастополь – примерно также, как он пытался угрожать повешением свезенных на «Очаков» офицеров с других кораблей, и примерно также, как броненосец «Потемкин» в июне 1917 года диктовал свои условия властям Одессы, угрожая в противном случае начать обстрел города.
В совокупности вопросов о том, что собой представляло ноябрьское «восстание» в Севастополе, слишком много, чтобы его историю можно было признать хорошо исследованным сюжетом.
***
Возможно, многое встанет на свои места, если сменить общий подход к трактовке тех событий – потому что до сих пор этот подход во многом основывается на той трактовке Первой русской революции в целом, которую ей дали большевики.
«Севастопольское восстание» в этом контексте оказывается однотипным с другими «восстаниями» Первой русской революции, в которых участвовали матросы – два Кронштадтских восстания, Свеаборгское восстание, три Владивостокских восстания, восстание на броненосце «Потемкин» (к последнему можно присоединить выступление учебного судна «Прут», итого всего – 8).
На самом деле, все названные «восстания» стоило бы разделить по двум критериям: во-первых, произошло выступление до или после Манифеста об усовершенствовании государственного порядка 17 октября 1905 года, «даровавшего» гражданские и политические права и свободы, и, во-вторых, были эти выступления стихийными или организованными.
Издание Манифеста 17 октября является на самом деле принципиальным моментом в отечественной истории, затертым последующей большевистской концепцией Первой русской революции. В рамках этой концепции Манифест рассматривался как маловажная формальность, не изменившая реального положения дел в стране с политическими правами и свободами. В том числе и чуть ли не в первую очередь не изменилась ситуация с правом на митинги, демонстрации и забастовки.
Меняет ли эту концепцию внимательное изучение истории данных «восстаний»?
Оказывается, что из 8 выступлений с участием матросов и солдат в годы Первой русской революции только 1 приходится на период до издания Манифеста – и произошло это на броненосце «Потемкин» в июне 1905 года, причем взбунтовавшиеся матросы, которые захватили в свои руки броненосец, были возмущены некачественным питанием. Собственно, отрицать очевидный «экономизм» требований потемкинцев и стихийность их выступления не поднялась рука даже у Ленина в цитировавшейся выше статье, написанной в том же июне 1905 года.
Восстание на броненосце «Князь Потемкин Таврический». 27 июня 1905 г.
Остальные 7 выступлений произошли после Манифеста 17 октября 1905 года. Однако и среди них есть отличия – 3 «восстания» из 7 пришлись на конец октября – ноябрь 1905 года: одно в Севастополе, одно в Кронштадте и одно во Владивостоке. При этом и данные выступления были в большей степени стихийными, чем организованными, большевики принимали в них участие постольку-поскольку. А вот позднее – в Свеаборге, Кронштадте и Владивостоке в 1906 году и снова во Владивостоке в 1907-м – «восстания» уже были организованы непосредственно революционерами.
Это означает, что 3 из 8 «восстаний», включая события ноября 1905 года в Севастополе, были стихийной реакцией простого населения, какими были матросы, на Манифест 17 октября. При этом севастопольские события формально отличались от происходившего в Кронштадте и Владивостоке тем, что затронули не только улицы городов, но и корабли флота.
Однако отнюдь не только в этом состоит специфика и уникальность событий ноября 1905 года в Севастополе.
Дело в том, что только в Севастополе новая трактовка «свободы» – в строгом соответствии с Манифестом 17 октября 1905 года – могла получить полномасштабную реализацию. И произошло это из-за вполне определенной и твердой позиции городского головы Севастополя Алексея Максимова и весьма нестандартной позиции, занятой адмиралом Чухниным.
О Максимове мне уже приходилось писать ранее в статье для ForPost, когда благодаря компромиссной позиции городского головы в Севастополе удалось избежать и «правых» антиеврейских погромов (прокатившихся по многим городам Российской империи), и накала левой революционной стихии (что, например, не удалось во Владивостоке, где к концу 1905 года власть оказалась в прямом смысле слова «захвачена» бунтующей толпой матросов и солдат).
Однако какова же была позиция командующего Черноморским флотом адмирала Чухнина по поводу Манифеста 17 октября 1905 года?
В литературе господствует убеждение в его «реакционности» - собственно, считается (возможно, и это убеждение нуждается в пересмотре), что эсер Никонов, про воспоминания которого уже шла речь, организовывал убийство Чухнина летом 1906 года именно из-за жесткой позиции адмирала в отношении матросских выступлений, в частности, за «расстрел» «Очакова» в ноябре 1905 года и утверждение смертного приговора Шмидту в марте 1906-го.
Участники восстания на крейсере «Очаков» во время суда над ними в Очакове.18 февраля 1906 г.
Тем интереснее, что пишет сам Никонов о ноябрьских событиях 1905 года в Севастополе в воспоминаниях, которые в советское время писались «в стол» и были опубликованы только лишь в 2018 году.
А пишет Никонов довольно удивительные вещи.
Оказывается, матросы, митинговавшие во флотских казармах (с этого начинается 11 ноября 1905 года «Севастопольское восстание» в общепринятой трактовке) планировали устроить мирную (!) «забастовку», выдвинув по примеру других служащих (телеграфистов, типографщиков, официантов и даже домашней прислуги) «экономические» требования: улучшение условий жизни и содержания, питания, увеличение жалованья, а также обращение офицерства на «Вы». Здесь же присутствовало требования освобождения «потемкинцев» и вообще всех «военных политических заключенных», однако никаких типично революционных политических требований (долой самодержавие, созыв Учредительного собрания, уничтожение полиции и замена ее милицией) не было.
При этом, отмечает автор воспоминаний:
«Для всех, кто сколько-нибудь был знаком с военными уставами, да и просто по здравому смыслу, было очевидно, что забастовка в войске является бессмыслицей, вопиющим противоречием всем установившимся во всем мире порядке в военных сферах».
Тем не менее, сообщает Никонов далее, 12 ноября в Севастополе имело место опять же мирное многотысячное шествие безоружных матросов:
«Как бы то ни было, была объявлена мирная забастовка матросов флотских экипажей, к которой примкнули портовые рабочие и затем некоторые военные части (саперная рота, на короткое время часть Брестского полка и крепостной артиллерии), а в последние два-три дня и рабочие железнодорожных мастерских. И вот 12 ноября, уже после ранения адмирала Писаревского и убийства штабс-капитана Штейна, после ареста коменданта крепости генерала Неплюева и командира 13-й пехотной дивизии генерала Седельникова (в этот же день 12 ноября), граждане Севастополя могли наблюдать грандиозную и внушительную картину шествия безоружной массы матросов, а за ними части Брестского полка и многотысячной толпы рабочих с красными знаменами и оркестром. Эта мирная демонстрация вышла с корабельной стороны от брестских казарм…, спустилась к вокзалу и оттуда поднялась по длинному вокзальному спуску к городу. Когда голова колонны вступала в город, хвост ее был еще где-то около вокзала; шло, вероятно, тысяч шесть или семь человек.
И видя это шествие, зрители испытывали жуткое чувство, потому что на историческом бульваре, господствующем над спуском с корабельной стороны к вокзалу и круто возвышающемся над вокзальным спуском от города к вокзалу, стоял в полном вооружении и пулеметами Белостокский полк, … вовсе не принимавший участия в движении».
Из воспоминаний Никонова ясно, что их автор спокойно вздохнул только когда колонна ушла обратно, а со стороны Белостокского полка не было произведено ни одного выстрела по демонстрантам.
Можно, конечно, предположить искажение информации – как часто бывает с воспоминаниями, которые вообще довольно ненадежный исторический источник. Однако удивительным образом эти сведения бывшего лидера севастопольских эсеров (на 1905 год – лидера подпольного) совпадают с публикациями газеты «Крымский вестник», которая также сообщала о мирной демонстрации 12 ноября.
Очевидно, такое шествие было возможно только благодаря позиции, занятой военно-морскими властями в городе, в первую очередь – адмиралом Чухниным – не мешать действиям матросов-демонстрантов. Причем накануне, 11 ноября, матрос Петров стрелял в двух командиров (один был ранен, другой убит), пытавшихся переговорить с матросами во флотских казармах – во всей литературе именно этими событиями датируется начало «Севастопольского восстания». Проблема состоит в том, что действовал матрос в индивидуальном порядке в порядке мести – и требовалась, конечно, выдержка Чухнина, чтобы воздержаться от карательных действий против бастующих казарм в целом.
Интересна позиция Чухнина и чуть ранее, в конце октября, когда он, как известно, поместил Шмидта под арест. В исследовании Головкова отмечается, что официально Чухнин отправил Шмидта под арест в порядке дисциплинарного наказания за растрату казенных денег, при этом адмирал заявил, что ему нет дела до политической деятельности лейтенанта, еще находившегося на военной службе.
А это означает, что в условиях «дарования прав и свобод» по Манифесту 17 октября в Севастополе среди военно-морского руководства существовало представление, что военно-служащие отныне могут заниматься политикой, в том числе участвуя в митингах и демонстрациях.
Согласно публикациям официальных распоряжений в газете «Крымский вестник», крепость Севастополь была объявлена на осадном положении 14 ноября – то есть после того, как Шмидт уже начал свою деятельность на «Очакове», провозгласив себя «командующим флотом». Запрет же на проведение митингов, демонстраций и вообще любых собраний комендантом крепости генералом Неплюевым датируется и вовсе 16 ноября – то есть это распоряжение вышло после подавления «мятежа». Это означает, что все предшествующие забастовки матросов, включая события 11, 12, 13 ноября, рассматривались местной военной властью если не как легитимные, то как допустимые.
Никонов мимоходом пишет о поведении матросов 12 ноября:
««Командир полка предложил вожакам демонстрации пойти с ним и тем соглашался вступить с ними в переговоры. Канторович и другие уже двинулись было вслед за полком, но Чеботарев, почуяв провокацию и боясь ареста или даже расстрела, убедил их остаться и увести демонстрацию обратно на Корабельную».
Если убрать «революционный пафос» этой фразы, то и этот эпизод показывает: среди бастующих были матросы, готовые вступить в переговорный процесс с их начальством.
Получается, что в целом Чухнин действовал в строгом соответствии с положениями Манифеста 17 октября 1905 года. Точно также как и матросы, объявившие забастовку в своих казармах, в целом вели себя в соответствии с правами, дарованными Манифестом.
Пока во флотских казармах не появился Шмидт.
«Мятеж» в официальных документах за подписью Чухнина имеет иные хронологические границы (14 – 16 ноября), чем «Севастопольское восстание» в обще-принятой трактовке (11 – 16 ноября) – то есть для власти границей между допустимым (мирная забастовка) и недопустимым («мятеж») действием был захват кораблей, произошедший 14 ноября по инициативе и под руководством Шмидта.
Важно отметить, что Шмидт появился там отнюдь не по своей инициативе, а по приглашению делегатов от матросов, причем – как сообщает Никонов в воспоминаниях, они застали его собирающим вещи для отъезда в Москву.
Описывая настроения во флотских казармах, Никонов отмечает, что многие матросы к 13 ноября сникли, чувствуя тупиковость ситуации, и просто не знали, что делать дальше. К тому же Чухнин, после общения с депутатами городской думы во главе с Максимовым и «народными депутатами» (были выбраны в Севастополе 18 октября) заявил, что готов пойти на удовлетворение требований «бастующих» по части улучшения общих условий службы.
Однако было в этой матросской массе радикальное меньшинство (и вот здесь и появляются большевики), не желавшие такого развития событий. И здесь и появилась идея обратиться к Шмидту.
По мнению Никонова, Шмидт не смог отказать матросской массе в силу присущего ему благородства. Однако важнее тот факт, что из текста воспоминаний бывшего эсера складывается впечатление: идея захватить корабли появляется в бастующих казармах от радикализующегося меньшинства матросов при участии большевиков, однако сама по себе эта идея возникает не вследствие их силы, а в результате их слабости в матросской массе, так как они не могут поднять на «бунт» флотские казармы целиком.
И Шмидт берет на себя руководство именно этой частью матросов, заявляя при этом матросам в казармах, что идет на «мирную борьбу».
Фото 7. Команда крейсера «Очаков».
Однако даже захват кораблей отнюдь не выглядит как однозначное торжество революции. Как следует из «Крымского вестника», на следующий день, 14 ноября, рядом с красным флагом на кораблях, поддержавших «Очаков», поднимается Андреевский флаг – в честь тезоименитства вдовствующей императрицы Марии Федоровны. А в самих флотских казармах по этому поводу происходит парад.
Противоречат концепции «революционного восстания» и действия самого Шмидта, когда он на миноносце обходил корабли эскадры с призывом присоединиться к его «флоту» - историк Головков пишет, что этот «обход» Шмидт сопровождал не только криками «ура», но и гимном «Боже, царя храни».
Как известно, суда эскадры не присоединились к «Очакову», но удивляет, скорее, сам факт свободного передвижения Шмидта с подобным действием по Севастопольской бухте, как будто командующий флотом адмирал Чухнин действительно хотел дать командам эскадры дать право выбора.
Так или иначе стрелять по «Очакову» «правительственные» корабли начали только после того, как Шмидт попытался захватить минный транспорт «Буг», нагруженный минами в объеме, позволявшем взорвать город целиком.
Как известно, после того, как в «Очаков» начали стрелять, Шмидт сбежал с него одним из первых, вскоре на всех кораблях были подняты белые флаги, матросы прыгали с горящих кораблей и их подбирали с воды корабли эскадры. Параллельно Белостокский полк занял флотские казармы, где было арестовано чуть более полутора тысяч человек. Согласно газете «Крымский вестник», общее количество убитых составляло около 30 человек, что было зафиксировано специальными «понятыми» во главе с городским головой Максимовым, крейсер «Очаков» горел больше суток, и после того, как пожар прекратился, на корабле и в воде было обнаружено 18 трупов.
***
Историк Леонид Прайсман в книге «Террористы и революционеры. Охранники и провокаторы», разбирая русское революционное движение на примере Боевой организации партии эсеров, приходит к выводу, что российское общество начала ХХ века было серьезно больно.
По сути об этом же – спектакль Григория Лифанова «Бесы», с успехом идущий в севастопольском Театре имени Луначарского.
Можно вспомнить и пример народовольца Сергея Дегаева. В России он был членом террористической группы, пошедшим на сотрудничество с «охранкой» и ставший провокатором, а после бегства за границу, в США, он превратился не просто в нормального студента, но и в ученого, став профессором математики и даже деканом, чьим именем была названа математическая премия, до сих пор существующая в этой стране.
Стремление Шмидта пойти на казнь, став жертвой во имя «будущей свободной России», выраженное им на суде, не слишком отличается от последних речей тех революционеров, кто убивал министра народного просвещения Николая Боголепова, министра внутренних дел Дмитрия Сипягина, министра внутренних дел Вячеслава Плеве.
Лейтенанта Шмидта ведут под конвоем в суд. 1906 г.
В целом фигура Шмидта трагична не своей уникальностью, а своей типичностью для того времени.
Поэтому в действительности и не имеет особого значения, были ли у него психические отклонения.
Важно совсем другое.
Значит, были какие-то системные факторы, способствующие разрастанию именно этого, больного, радикально-революционного спектра общества.
И тем не менее.
Действия Шмидта сорвали вполне реальную возможность компромисса между руководством флота при активной поддержке городского самоуправления и «мирно бастующими» матросами – возможность, возникшую вследствие Манифеста 17 октября 1905 года. Даже нападение матроса Петрова 11 ноября 1905 года на двух представителей офицерства не поколебало этот настрой власти – ведь на следующий день не было препятствий мирному многотысячному шествию матросов по всему Севастополю.
Последние строки Шмидта
Неизвестно, была ли возможность такого компромисса в других городах Российской империи, но в Севастополе, судя по всему, был шанс на реализацию довольно необычного для российской истории полноценного понимания «свободы» - и представителями власти (Чухнин), и представителями общества (Максимов), и представителями народа (матросы).
Мог ли этот шанс быть реализован, создав уникальный для России правовой прецедент?
Я бы скорее дала положительный ответ на этот не самый простой вопрос.
Любовь Ульянова