Что будет, если насильно «поженить» культурную роскошь и нищету пространства в Севастополе
Две реальности — распахнутые глаза и замирающие от восхищения лица студентов от осознания присутствия живой легенды современной архитектуры Вольфа Прикса, с одной стороны, и полное неприятие того, что собирается построить тот же архитектор в городе, с другой стороны, — так вот, обе эти реальности существуют как бы независимо друг от друга, пересекаясь на мгновение в информационном пространстве или на совещаниях в правительстве города и департамента архитектуры.
Власти (на уровне правительства Севастополя, бюджетных организаций городского и федерального уровней) презентуют встречу Прикса со студентами Севастопольского госуниверситета как едва ли не самое главное событие в жизни будущих архитекторов и тех, кому интересна тема современной архитектуры и урбанистики.
Так, ректор СевГУ Владимир Нечаев заявляет, что архитектура Прикса всегда вызывает эмоции, причём «у кого-то эмоции восхищения, а у кого-то эмоции негодования». И сравнивает ажиотаж вокруг визуализации музея (художественной галереи) и оперы с ажиотажем вокруг Эйфелевой башни.
А заместитель губернатора Севастополя Николай Гордюшин, курирующий архитектуру, признаётся, что Прикс — человек с мировым именем, имеющий громадный опыт в архитектуре, и добавляет, что студентам предоставили «прекрасную возможность прикоснуться к миру высокой архитектуры».
«В том, что делает бюро Прикса, заложен вызов для нового поколения архитекторов», — уточняет Гордюшин и рекомендует перед началом «лекции» использовать встречу с австрийцем в своей будущей практике.
При этом в Севастополе параллельно идёт осуждение концепции местными специалистами: от архитекторов до общественников и городского депутата. По их мнению, построенные по проекту австрийского бюро здания испортят архитектурно-исторический облик города, разрушат мыс Хрустальный гигантоманией, создадут непомерную нагрузку на транспортную систему, а по словам депутата заксобрания Вячеслава Горелова, превратят прежде доминирующие Штык и Парус, а также Солдат и Матрос в садо-парковые скульптуры.
Возможно, ничего страшного в отсутствии диалога и нет. Возможно, и самого отсутствия диалога тоже нет. Просто есть разные уровни происходящего. Как и разные уровни понимания этого происходящего.
То есть, может, тот же депутат Горелов или архитектор Комаров и не против зданий художественной галереи (музея) и оперы и балета, но не в том месте. Может. И никто не умаляет таланта и способностей австрийского архитектурного бюро. Наверно. Возможно, это «просто» две разные истории, которые между собой не коррелируются.
Но их насильно пытаются «поженить». В результате чего получается гротеск. Типичный российский гротеск. Китч. Когда с одной стороны — роскошь, с другой — нищета, где роскошь — задуманные объекты австрийского бюро, а нищета — тот пятачок, на котором всю эту мощь пытаются уместить.
Дело не в том, что будущие объекты не вяжутся с архитектурным обликом города.
Даже если так, то я согласен с Приксом, что невозможно забальзамировать пространство в определённой эпохе: города развиваются, двигаются во времени, сменяя одну эпоху другой. К тому же я не уверен, что у Севастополя есть этот самый типичный архитектурный облик, о котором говорят общественники.
Дело в том, что именно там, на мысе Хрустальном, не нужно строить эти сооружения. Но и на периферии их воздвигать также неуместно. Пропадёт весь пафос и смысл президентского заказа. Я бы соорудил для них отдельную площадку, искусственный остров, соединённый с «материком» неким перешейком, наподобие мола в севастопольской бухте. Ведь можно согласиться с Приксом, что объекты, созданные его бюро, во-первых, создадут новую, очень яркую архитектурную доминанту, а во-вторых, положат основу для создания зданий в новом ключе, архитектурном ключе XXI века.
Объекты австрийца зададут новый архитектурный тон Севастополю, в котором, если верить новостям и различным теориям, грядёт глобальная жилищная (и не только) застройка. А если так, то это — новое — движение должно начинаться на абсолютно новом месте. По-новому созданном.
Лично я воспринимаю созданные Приксом сооружения как типовые объекты, не имеющие национального колорита и порождаемые в рамках зашкаливающей эпохи глобализации. Они создаются благодаря новейшим технологиям строительства, где огромное значение имеет усиливающаяся тенденция к роботизации рабочего процесса. Их, объектов, много, они похожи друг на друга. Но главное — они как будто не для людей. И не про людей.
Возможно, они про небо и космос. Ведь от них веет тем же холодом и отсутствием взаимодействия, коммуникации и тепла, как от космоса и неба. Возможно, если серьёзно относиться к словам Прикса, он желает (на протяжении больше чем 50 лет) придать камню и стеклу максимально духовную составляющую (вспоминаем классическую немецкую философию, сверхдуховную философию, отдалившую человека от человека). Совместить несовместимое. Возможно, он пытается соперничать с вызовом, который задали зодчие Средневековья, замыслившие и воздвигнувшие устремлённые к небу готические соборы.
Возможно. Но результат — тот же: это типовая амбициозная многомиллиардная застройка сооружений, далёких от людей. Это музеи неба, неуклюже и несуразно расположенные по миру, с которым им не удаётся взаимодействовать. Это анклавы будущего, где победили роботизация и стекло, лишившие людей земной поверхности, но взамен предоставившие им массу свободного времени, чтобы думать о высоком и прекрасном.
До тех пор, пока машины не восстали. И не забеременела Сара Коннор.
Руслан Микаилов
Власти (на уровне правительства Севастополя, бюджетных организаций городского и федерального уровней) презентуют встречу Прикса со студентами Севастопольского госуниверситета как едва ли не самое главное событие в жизни будущих архитекторов и тех, кому интересна тема современной архитектуры и урбанистики.
Так, ректор СевГУ Владимир Нечаев заявляет, что архитектура Прикса всегда вызывает эмоции, причём «у кого-то эмоции восхищения, а у кого-то эмоции негодования». И сравнивает ажиотаж вокруг визуализации музея (художественной галереи) и оперы с ажиотажем вокруг Эйфелевой башни.
А заместитель губернатора Севастополя Николай Гордюшин, курирующий архитектуру, признаётся, что Прикс — человек с мировым именем, имеющий громадный опыт в архитектуре, и добавляет, что студентам предоставили «прекрасную возможность прикоснуться к миру высокой архитектуры».
«В том, что делает бюро Прикса, заложен вызов для нового поколения архитекторов», — уточняет Гордюшин и рекомендует перед началом «лекции» использовать встречу с австрийцем в своей будущей практике.
При этом в Севастополе параллельно идёт осуждение концепции местными специалистами: от архитекторов до общественников и городского депутата. По их мнению, построенные по проекту австрийского бюро здания испортят архитектурно-исторический облик города, разрушат мыс Хрустальный гигантоманией, создадут непомерную нагрузку на транспортную систему, а по словам депутата заксобрания Вячеслава Горелова, превратят прежде доминирующие Штык и Парус, а также Солдат и Матрос в садо-парковые скульптуры.
Возможно, ничего страшного в отсутствии диалога и нет. Возможно, и самого отсутствия диалога тоже нет. Просто есть разные уровни происходящего. Как и разные уровни понимания этого происходящего.
То есть, может, тот же депутат Горелов или архитектор Комаров и не против зданий художественной галереи (музея) и оперы и балета, но не в том месте. Может. И никто не умаляет таланта и способностей австрийского архитектурного бюро. Наверно. Возможно, это «просто» две разные истории, которые между собой не коррелируются.
Но их насильно пытаются «поженить». В результате чего получается гротеск. Типичный российский гротеск. Китч. Когда с одной стороны — роскошь, с другой — нищета, где роскошь — задуманные объекты австрийского бюро, а нищета — тот пятачок, на котором всю эту мощь пытаются уместить.
Дело не в том, что будущие объекты не вяжутся с архитектурным обликом города.
Даже если так, то я согласен с Приксом, что невозможно забальзамировать пространство в определённой эпохе: города развиваются, двигаются во времени, сменяя одну эпоху другой. К тому же я не уверен, что у Севастополя есть этот самый типичный архитектурный облик, о котором говорят общественники.
Дело в том, что именно там, на мысе Хрустальном, не нужно строить эти сооружения. Но и на периферии их воздвигать также неуместно. Пропадёт весь пафос и смысл президентского заказа. Я бы соорудил для них отдельную площадку, искусственный остров, соединённый с «материком» неким перешейком, наподобие мола в севастопольской бухте. Ведь можно согласиться с Приксом, что объекты, созданные его бюро, во-первых, создадут новую, очень яркую архитектурную доминанту, а во-вторых, положат основу для создания зданий в новом ключе, архитектурном ключе XXI века.
Объекты австрийца зададут новый архитектурный тон Севастополю, в котором, если верить новостям и различным теориям, грядёт глобальная жилищная (и не только) застройка. А если так, то это — новое — движение должно начинаться на абсолютно новом месте. По-новому созданном.
Лично я воспринимаю созданные Приксом сооружения как типовые объекты, не имеющие национального колорита и порождаемые в рамках зашкаливающей эпохи глобализации. Они создаются благодаря новейшим технологиям строительства, где огромное значение имеет усиливающаяся тенденция к роботизации рабочего процесса. Их, объектов, много, они похожи друг на друга. Но главное — они как будто не для людей. И не про людей.
Возможно, они про небо и космос. Ведь от них веет тем же холодом и отсутствием взаимодействия, коммуникации и тепла, как от космоса и неба. Возможно, если серьёзно относиться к словам Прикса, он желает (на протяжении больше чем 50 лет) придать камню и стеклу максимально духовную составляющую (вспоминаем классическую немецкую философию, сверхдуховную философию, отдалившую человека от человека). Совместить несовместимое. Возможно, он пытается соперничать с вызовом, который задали зодчие Средневековья, замыслившие и воздвигнувшие устремлённые к небу готические соборы.
Возможно. Но результат — тот же: это типовая амбициозная многомиллиардная застройка сооружений, далёких от людей. Это музеи неба, неуклюже и несуразно расположенные по миру, с которым им не удаётся взаимодействовать. Это анклавы будущего, где победили роботизация и стекло, лишившие людей земной поверхности, но взамен предоставившие им массу свободного времени, чтобы думать о высоком и прекрасном.
До тех пор, пока машины не восстали. И не забеременела Сара Коннор.
Руслан Микаилов