Дюжина ножей мимо революции.
Родился 15 (27) марта 1881 года в Севастополе в семье купца 2-й гильдии Тимофея Петровича Аверченко и Сусанны Павловны Софроновой, дочери отставного солдата с Полтавщины.
Русский писатель, сатирик, театральный критик
Аркадий Аверченко - сатирик, творивший в самое смутное время новейшей российской истории. Аверченко называли русским Марком Твеном и О'Генри. Его рассказы предназначались для газет, это короткие фельетоны на злобу дня. Их часто исполняли со сцены, Аверченко и сам участвовал в таких выступлениях. Вошедшие в сборник произведения по его рассказам позволяют нам соприкоснуться с тем, что давно ушло, и отметить, насколько мало изменились за минувший век люди. Аверченко никого не поучает, а напротив, прикидывается наивным простаком, описывая мир таким, каким он предстал бы ребенку. Невольно ловишь себя на желании переубедить автора, уверить его, будто он не так что-то понял… Поговорить с автором уже не удастся, но можно обсудить прочитанное и услышанное с друзьями, а в особенности с любимыми…
А. Т. Аверченко писал также многочисленные театральные рецензии под псевдонимами Ave, Волк, Фома Опискин, Медуза-Горгона, Фальстаф и др.
Не только Борис Пастернак был обречён на критику своих сочинений, которые сами критики не читали принципиально. 22 ноября 1921 года Ленин в газете «Правда» поместил короткую рецензию на парижский сборник знаменитого до революции литератора Аркадия Аверченко с воинственным названием «Дюжина ножей в спину революции».
В. И. Ленин - Талантливая книжка Аверченко |
|
Миллионы читателей Ильича до конца 1980-х могли из его же текста узнать названия двух текстов из того сборника да цитату из одного из них. Между тем сам Ленин был за то, что «некоторые рассказы заслуживают перепечатки».
Да и теперь, отмечая 139-летие писателя, заметим, что чтение всей той книги невредно и поучительно – именно такими пронзительными криками души, как у Аверченко, заканчиваются гражданские войны.
И.о. короля смеха
Сын не то чтобы богатого купца из Севастополя Аркадий Тимофеевич Аверченко окончил по причине болезненности всего два класса гимназии (Аверченко не получил никакого начального образования, так как ввиду плохого зрения не мог долго заниматься. Но недостаток образования со временем компенсировался природным умом), уже в 27 лет, на девять лет раньше своего одногодка Александра Керенского, стал известен всей России.
Работать Аверченко начал рано, ещё в 15 лет, когда поступил на службу в частную транспортную контору. Продержался он там недолго, чуть больше года.
В 1896 году Аверченко уезжает работать конторщиком в Донбасс, на Брянский рудник. На руднике он проработал три года, впоследствии написав несколько рассказов о тамошней жизни («Вечером», «Молния» и др).
В начале 1900-х годов он переезжает вместе с правлением рудников в Харьков, где 31 октября 1903 года в газете «Южный край» появляется его первый рассказ.
В 1906—1907 он, «совершенно забросив службу», редактирует сатирические журналы «Штык» и «Меч», а в 1907 году его наконец увольняют из правления со словами: «Вы хороший человек, но ни к чёрту не годитесь». После этого, в январе 1908 года, А. Т. Аверченко уезжает в Санкт-Петербург.
Итак, в 1908 году Аверченко становится секретарём сатирического журнала «Стрекоза» (впоследствии переименованным в «Сатирикон»), в том же году — его редактором.
А в 29 лет он уже знаменит настолько, что в специальном рассказе «Автобиография» описал даже собственный выход из утробы матери: «Ещё за пятнадцать минут до моего рождения я не знал, что появлюсь на белый свет. Это само по себе пустячное указание я делаю лишь потому, что желаю опередить на четверть часа всех других замечательных людей, жизнь которых с утомительным однообразием описывалась непременно с момента рождения».
И дальше не менее самовлюблённо: «Из скромности я остерегусь указать на тот факт, что в день моего рождения звонили в колокола и было всеобщее народное ликование. Злые языки связывали это ликование с каким-то большим праздником, совпавшим с днём моего появления на свет, но я до сих пор не понимаю, при чём здесь ещё какой-то праздник?»
До Первой мировой молодой литератор имел полное право писать такие оды собственной скромности. После окончания первой в истории России революции (1905-1907) общество в массовом порядке готово было отвлечься от суровой политики чтением незамысловатых внешне, но с обязательной фигой в кармане юмористических творений. Аверченко с группой совсем небесталанных товарищей оседлал эту тему во всеимперском масштабе, превратив скромный по замыслу журнал «Стрекоза» в знаменитый «Сатирикон», рисовать для которого стали даже знаменитые художники Иван Билибин и Борис Кустодиев.
Еженедельник, редактируемый Аверченко с 1908 по 1911 год, талантливо издевался над «гнусной российской действительностью», сам редактор обладал приятной для массового читателя особенностью – в одном предложении, часто самом первом в рассказе, он ловко излагал суть всего повествования.
Вот нестареющий «Октябрист Чикалкин»: «К октябристу Чикалкину явился околоточный надзиратель и объявил, что предполагавшееся им, Чикалкиным, собрание в городе Битюги с целью сообщения избирателям результатов деятельности его, Чикалкина, в Думе – не может быть разрешено».
Аверченко многие годы с успехом работает в коллективе журнала с известными людьми — Тэффи, Сашей Чёрным, Осипом Дымовым, Н. В. Ремизовым (Ре-ми), и др. Именно там появились его самые блестящие юмористические рассказы. За время работы Аверченко в «Сатириконе», этот журнал стал необычайно популярен, по мотивам его рассказов ставились пьесы во многих театрах страны.
Фальсификатор истории
А вот рассказ Аверченко «Неизлечимые» начинается с занятного эпиграфа: «Спрос на порнографическую литературу упал. Публика начинает интересоваться сочинениями по истории и естествознанию. (Книжн. известия)».
Интересам публики Аркадий Тимофеевич потрафил, выпустив с коллегами на книжный рынок насквозь издевательскую и пародирующую тогдашние скучные учебники (Иловайского и прочих) «Всеобщую историю, обработанную "Сатириконом”».
Сам Аверченко написал здесь курс новой истории, лихо сшибая со своими двумя классами гимназии любые авторитеты из прошлого. Вот что он сотворил с историей Речи Посполитой: «И Польша то же самое: никакого толку в ней не было. Кажется, и люди были умные, и воины храбрые — а всё-таки ничего у них не клеилось... В газетах того времени нетрудно было встретить объявление такого рода: "Речь Посполитая ищет трезвого, хорошего поведения короля. Без аттестата от последнего места не являться"… Удивительнее всего, что и парламент существовал у поляков (сейм), но никогда пишущему эти строки (да простит мне старая Польша!) не приходилось встречать более нелепого учреждения… Можно ли писать историю такой страны? Конечно, нет. Это только Иловайский способен».
Основательно прошлись сатириконцы и по российской истории, чьё изложение заняло последнюю часть книги и, в отличие от Польши, привлекло внимание цензуры. Исторический фейк неплохо продавался – собственно, именно это, но никак не уровень таланта, и роднит Аверченко с сегодняшними мастерами изображения прошлого «в мелкий горошек».
Не в своих санях
«Король юмора» чувствовал себя совсем неплохо при том «проклятом старом режиме», который он со знанием дела и с пользой для кошелька пощипывал в своих текстах. И в 1917 году литератору было что терять, начиная с привычного благополучия в быту.
Иные маститые собратья по перу – и Максим Горький, и граф Алексей Толстой – долго и мучительно раздумывали, прежде чем податься к большевикам. Но Аверченко-то был сатириком, узником злобы дня, а с этого ракурса советская власть казалась чем-то временным. Закрытие в 1918-м большевиками «Нового Сатирикона» добавило литератору озлобленности, а вынужденные мытарства в Гражданскую и эмиграция превратили его в антисоветского пропагандиста, причём не самого талантливого.
После Октябрьской революции всё резко изменилось. В августе 1918 года большевики закрыли «Новый сатирикон» вместе с другими оппозиционными изданиями. Аверченко и весь коллектив журнала заняли отрицательную позицию по отношению к Советской власти. Чтобы вернуться к себе в родной Севастополь (в Крым, занятый белыми), Аверченко пришлось пройти через многочисленные передряги, в частности, пробираться через оккупированную немцами Украину.
С июня 1919 года Аверченко работал в газете «Юг» (впоследствии «Юг России»), агитируя за помощь Добровольческой армии.
15 ноября 1920 Севастополь был взят красными. За несколько дней до этого Аверченко на одном из последних пароходов уехал в Константинополь.
В Константинополе Аверченко почувствовал себя более-менее уютно, так как там в то время находилось огромное количество русских беженцев, таких же как и он.
В 1921 году в Париже опубликовал сборник памфлетов «Дюжина ножей в спину революции», названный Лениным «высокоталантливой книжкой … озлобленного до умопомрачения белогвардейца». За ним последовал сборник «Дюжина портретов в формате будуар».
13 апреля 1922 года Аверченко переезжает в Софию, затем в Белград.
Ни в одном из этих городов Аверченко надолго не остался, а переехал 17 июня 1922 года в Прагу на постоянное место жительства. Снимал номер в отеле «Злата гуса» на Вацлавской площади.
В 1923 году в берлинском издательстве «Север» вышел его сборник эмигрантских рассказов «Записки Простодушного».
Именно таковы изданные в Париже в 1921-м «Дюжина ножей в спину революции». Если читать их так же, как «Сатирикон», в поисках фиги в кармане, то можно сделать печальный для автора вывод: а большевики-то победили, и ничего теперь не попишешь. В предисловии автор оплакивает близкий ему образ революции: «Разве та гниль, глупость, дрянь, копоть и мрак, что происходит сейчас, – разве это революция? Революция – сверкающая прекрасная молния, революция – божественно красивое лицо, озарённое гневом Рока, революция – ослепительно яркая ракета, взлетевшая радугой среди сырого мрака!..».
А напоследок «самый озлобленный белогвардеец» при виде советской власти забился в истерике, достойной влюблённой гимназистки: «Да ему не дюжину ножей в спину, а сотню – в дикобраза его превратить, чтобы этот пьяный, ленивый сутенёр, вцепившийся в наш загорбок, не мешал нам строить Новую великую Свободную Россию!»
Ленин в Кремле истерику понял правильно и в короткой рецензии «Талантливая книжка Аверченко» заключил, что там «с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России». Впечатления и настроения на фоне бессилия, вызванного победами Красной армии и понимания, что ленинская власть надолго.
В итоге публицист Ульянов коротким текстом начисто переиграл маститого литератора с текстами длинными. Метатель ножей, сидя в Константинополе, обиделся и ответил примитивным «Приятельским письмом Ленину от Аркадия Аверченко». Называя Ильича на «ты», «голубчик Володя» и советуя «Поцелуй Троцкого, если не противно», недавний король юмора вполне серьёзно проговаривается: «Ты гонял меня по всей России, как солёного зайца: из Киева в Харьков, из Харькова — в Ростов, потом Екатеринодар, Новороссийск, Севастополь, Мелитополь, опять… Севастополь. Это письмо я пишу тебе из Константинополя, куда прибыл по своим личным делам».
Под последней фразой мог бы подписаться и любой советский пропагандист, не исключая Демьяна Бедного. Судьба «солёного зайца» ожидала Аверченко и на чужбине: после неудачной операции по удалению глаза он умрёт 12 марта 1925 года в Праге, не дожив и до 44 лет.
***
Своей «Дюжиной ножей» Аркадий Аверченко никак не смог потрясти основ советской власти, о чём наверняка думал, сочиняя свои рассказы. Он эти основы даже скорее укрепил, показав уже в 1921-м то, что оставалось тогда проигравшим: обречённость того самого старого мира, с которого он стряхивал пыль ещё в бытность преуспевающим юмористом. Такие вот шутки юмора.
Жизнь вдали от Родины, от родного языка была очень тяжела для Аверченко; этому были посвящены многие его произведения, в частности, рассказ «Трагедия русского писателя».
В Чехии Аверченко сразу приобрёл популярность; его творческие вечера пользовались шумным успехом, а многие рассказы были переведены на чешский.
Работая в известной газете «Prager Presse», Аркадий Тимофеевич написал много искромётных и остроумных рассказов, в которых всё же чувствовалась ностальгия и огромная тоска по старой России, навеки канувшей в прошлое.
В 1925 году, после операции по удалению глаза Аркадий Аверченко серьёзно заболел. 28 января его в почти бессознательном состоянии положили в клинику при Пражской городской больнице с диагнозом «ослабление сердечной мышцы, расширение аорты и склероз почек».
Спасти его не смогли, и утром 12 марта 1925 года он умер.
Похоронен Аверченко на Ольшанском кладбище в Праге.
Последней работой писателя стал роман «Шутка Мецената», написанный в Сопоте в 1923 году, а изданный в 1925, уже после его смерти
"Может быть, идеал императора - играть в винт по сотой?"
"Около двух десятков лет правила нами, умными, свободными людьми, эта мещанская скучная чета... Кто допустил? И все молчали, терпели и даже распевали иногда во все горло "Боже царя храни". Кто допустил это безобразие и всероссийскую насмешку над нами? Кто допустил? Ай-я-яй".Аркадий Аверченко
В революцию с сатирой
Заслуженным вниманием читателей пользовался петербургский еженедельный сатирический журнал "Сатирикон", с 1913 г. носивший название "Новый Сатирикон". Журнал возник на основе юмористического еженедельника "Стрекоза". Редактором и вдохновителем "Нового Сатирикона" стал Аркадий Тимофеевич Аверченко. Сатириконовцы во главе с главным редактором оптимистично и воодушевленно восприняли революционные события февраля 1917 г. На обложке всех номеров размещался лозунг "Да здравствует республика!". Одним из главных сюжетов сатирических произведений стала царская чета, излюбленными темами были политика бывшего императора Николая II и его министров.
Показательна статья самого Аверченко "Что я об этом думаю", напечатанная в апреле 1917 г. и представлявшая размышления автора о состоянии Российского государства и общества.
Частыми стали вызовы авторов сатирических и юмористических памфлетов в суд теми, о ком они были написаны. Так, Аверченко получил повестку-вызов в Челябинск для участия в судебном заседании по заявлению "какого-то челябинского исправника". Получение повестки и отказ Аверченко от присутствия на заседании, равно как и дальнейшее отсутствие какого-либо наказания, наряду с осознанием полной свободы, натолкнуло редактора "Нового Сатирикона" на мысль о граничащем с анархией положении государства и общества послереволюционной России: "Бумажка совсем свежая, а что она сейчас такое? Где теперь "по указу Его Величества"? Где теперь этот строгий исправник? Где ты, голубчик?". Эта мысль стала предвестником отсутствия поддержки журналом большевиков в будущем.
"Тряпку принять за государственного человека"
Целиком и полностью приветствуя республику, Аверченко рассуждал о человеческой сущности Николая II: "Мне каким-то задним числом страшно, что Николай Александрович, сидя на троне, был не настоящим императором всея Руси, а самым обыкновенным человеком, вот таким, как мы с вами... Может быть, его идеал играть в винт по сотой, разводить в саду на даче цветочки и, приехав с дачи на службу в Петроград (он должен служить помощником столоначальника в департаменте), пойти вечером на Невский, найти там ночную фею и пригласить ее куда-нибудь на Караванную, изменить боязливо и робко своей сварливой и властной, но увядшей уже от забот и возни с детишками жене. Может быть, он - бывший царь этот - по характеру и всему складу своему - вот именно такой человек!". В подобном непочтительном представлении императора прослеживается разрушение мифа о богопомазанности царя, священности и незыблемости его фигуры, низвержение его самого и всей его семьи до среднестатистических представителей мещанского сословия. Однако Аверченко не чувствовал жалости к судьбе августейшей особы, испытывал искреннее удивление, как такой человек мог попасть на российский трон: "Позвольте! Да в чем же дело? Как же допустили этого Николая Александровича Перетыкина (не будь у него фамилия Романов - было бы что-нибудь в роде этого), как же допустили его ходить в горностаевой мантии и давать царствующим особам и послам аудиенции", "И мы тоже хороши! Сосульку, тряпку принять за государственного человека!".
Большое внимание автор уделяет собственным предположениям о реакции Николая II на происходящие события. Для усиления эффекта Аверченко примитивизировал переживания императора, несмотря на свидетельства очевидцев о тяжести принятия решения об отречении от престола: "Ему Гучков, волнуясь и спотыкаясь, доказывает, что ему нужно отречься от престола, а он? Проявил ли он хоть какое-нибудь величие тирана, обронил ли он хоть одну историческую фразу?.. Говорят, сидел он и поглаживал карандашом ус. А потом, молча подписал отречение и сказал уже после: "Ну и ладно, поеду в Ливадию, буду цветочки разводить".
Жесткость, утрирование и доведение ситуации до абсурда стали неотъемлемыми чертами творчества Аркадия Аверченко в этот период. Обличительные статьи редактора задавали общий тон всему изданию. В апрельском номере журнала под портретами императорской четы "В заботах о благе верноподданных..." размещены фото орудий, найденных в одном из бывших полицейских застенков "для выворачивания пальцев, расширения ран и для разрывания барабанной перепонки при особо важных для государственных целей допросах".
Карикатурой - не в бровь, а в глаз
Излюбленной темой журналистов-сатириков революционной эпохи стали отношения императорской семьи с Германией и, в частности, с императором Вильгельмом II. Немецкое происхождение императрицы Александры Федоровны стало непосредственным поводом для ее изображения в качестве шпионки, единственным стремлением которой был развал России изнутри, что не имело ничего общего с действительностью. Ярким примером развития этой темы на страницах журнала стали опубликованные карикатуры Ре-ми. На обложке журнала изображалась императрица за прилавком с вывеской "Поставщик двора им. Вильгельма II. Последние новости сезона" - предлагает представителям Германии, Австро-Венгрии, Османской империи и Болгарии некий секретный план. Подпись под карикатурой: "Продажа России оптом и в розницу. Как жили и работали некоторые "великие княгини". - Как, ваше величество?! Вы находите миллион рублей за план этой крепости дорого?! Но ведь не забывайте, что я продаю вам самое дорогое для меня - нашу милую Россию..."
В том же номере напечатана карикатура "Как представляли себе русские люди немецких шпионов и каковы они на самом деле", состоящая из двух рисунков. На первом изображен человек в черном плаще, бегущий через поле с небольшим фонарем в руках, на втором - Александра Федоровна в царском фаэтоне возле воинской части с фотоаппаратом в руках. Войска отдают ей честь, а императрица фиксирует особенности устройства крепости.
"Протопопов на прогулке хочет застрелиться"
Нападкам подвергалась не только императорская семья, но и видные в прошлом сановники. Излюбленными фигурами стали председатель Совета министров П.А. Столыпин и министр внутренних дел А.Д. Протопопов. Известна карикатура А. Радакова на "столыпинский галстук" под названием "Последнее утешение", ставшая ответом на новость о том, что в Киеве сбросили с пьедестала памятник Столыпину, подняв его за шею краном на железных цепях: "Столыпин: - Как удачно вышло, что я свой "столыпинский" галстук применял к другим еще при жизни, а на мне его применили только спустя несколько лет после моей смерти..."
Стихотворения Сергея Михеева удостоился бывший министр Протопопов, в отношении которого ходили слухи о психической болезни (в 1917 г. Протопову действительно поставили диагноз - биполярное аффективное расстройство, характеризующееся частой сменой симптомов мании и депрессии). Вероятно, именно это стало поводом для сложения следующих строк:
Дремлют крепости проулки
Иней серебрится...
Протопопов на прогулке
Хочет застрелиться...
- Я устал от царских этик,
Давит сердце драма...
Эх, достать бы пистолетик -
В лоб бы бацнуть прямо...
Отвечал солдат на это,
Глядя как-то строже:
- Это мы без пистолета
Очень просто можем...
Наберитесь только духу,
И, скажу без лести,
Побежите коль - как муху
Уложу на месте.
Есть и время помолиться -
Тихо как повсюду...
Но... кричит самоубийца:
- Дяденька!.. Не буду...
Дремлют крепости проулки,
Вечер стал спускаться...
Кто-то плакал на прогулке:
- Не-е хочу стреляться!
"Достукался? Министром сделали?"
Высмеивалась и сама должность министра, о чем свидетельствует карикатура Н. Радлова "Прежде, теперь". В противовес счастливой семье эпохи царизма, испытывающей радость и гордость за успехи главы семьи, в нижней части рисунка изображен мужчина, сообщающий о назначении на новую должность с соответствующей подписью: "Достукался? Министром сделали? Семьи не жалеешь...Да не реви, Петька, все равно легче не будет..."
В 1917 г. многие издания разделяли историю России на до- и послереволюционную. Эти две России противопоставляются друг другу. Февральская революция широко декларировала равенство прав всех граждан Российской империи вне зависимости от пола, национальности, вероисповедания. В свою очередь "эпоха царизма" стала ассоциироваться с неравенством и фаворитизмом. Карикатура А. Радакова "Люди первой необходимости и последней" тому подтверждением. В первой части карикатуры изображены император Николай II, императрица Александра Федоровна и Григорий Распутин, одаривающие дворян, высшее российское и иностранное чиновничество. Вторая часть карикатуры иллюстрирует равнодушное отношение вышеперечисленных к нуждам солдат, погибающих на полях Первой мировой войны.
P.S.
Это лишь часть примеров жестокого суда журналистов "Нового Сатирикона" над ушедшей эпохой старой России. Несмотря на оппозиционность царскому режиму, беспрестанное развитие тем, порочащих и низвергающих авторитет прежних "хозяев жизни", "Новому Сатирикону" не нашлось места в Советской России. Октябрьский номер журнала подписан "С глубокой злобой посвящаем большевикам и интернационалистам", первые послеоктябрьские номера пестрели издевательскими выпадами в адрес большевиков, приравнивавшихся к уличным грабителям. Для сатириконовцев новая революция казалась хаосом. Неудивительно, что в июле 1918 г. "Новый Сатирикон" запретили, его идейный вдохновитель Аркадий Аверченко перешел на сторону белых и окончил свои дни в эмиграции.
Мы отобрали 10 цитат из его искрометных произведений:
|
Никогда, дети мои, человек не бывает так доволен, как тогда, когда он подстроит гадость своему ближнему. «Московское гостеприимство» |
|
Петербург странный город: кажется, будто позавчера только встречался на Невском со знакомым человеком. А он за это время или уже Европу успел объехать и жениться на вдове из Иркутска, или полгода как застрелился, или уже десятый месяц сидит в тюрьме. «Черным по белому» |
|
Человеческая память — очень странная машина, почти всегда действующая с перебоями... «Записки Простодушного» |
|
У философов и у детей есть одна благородная черта — они не придают значения никаким различиям между людьми — ни социальным, ни умственным, ни внешним. «Молодняк» |
|
Жену имеете? И детей? И кухарку? И напрасно. Не такое теперь время, чтоб на своей шее всю эту публику держать. «Записки Простодушного» |
|
Холмс взял кочергу и завязал ее своими жилистыми руками на шее в кокетливый бант. Потом вынул скрипку и сыграл вальс Шопена, ноктюрн Нострадамуса и полонез Васко да Гама. «Пропавшая калоша Доббльса» |
|
Рассказывая о последних минутах дяди, тетка сообщила, что старик за десять минут до смерти был еще жив... «Веселые устрицы» |
|
Ресторанная жизнь, — заметил повеселевший Клинков, — приучает человека к чтению. Сколько приходится читать: сначала вывеску, потом меню, потом — счет... «Подходцев и двое других» |
|
Трудно понять китайцев и женщин. «Ложь» |
|
Я считаю его дураком, и поэтому все наше знакомство произошло по-дурацки... «Белая ворона» |
"Не забывай, что я умею рисовать метки!"
— Ты давно пишешь? — спросил Стремглавов.
— Что… пишу?
— Ну, вообще, — сочиняешь!
— Да я ничего и не сочиняю.
— Ага! Значит — другая специальность. Рубенсом думаешь сделаться?
— У меня нет слуха, — откровенно сознался я.
Пиар и раскрутка личного бренда вначале 20-го века :) На полном серьезе и довольно эффективно ;)
Смешной, поучительный, для кого-то (я имею прежде всего наших "звезд": певцов, актеров и др.) и актуальный рассказ. Как сделать так, чтобы о тебе заговорила толпа, - просто бери инструкцию из этого рассказа и читай.
Кандыбин решил прославиться (не важно в какой сфере, талантов-то все равно у него никаких и нет... ни к чему), Стремглавов (говорящая фамилия) ему помог: никто толком не знает, кто такой этот Кандыбин, но в газетах попеременно появляются заметки то о его здоровье, то об его дуэлях, то об его выступлениях и юбилеях... (что-то наводит меня на странную мысль, что современные звезды именно так и делают и еще сами приплачивают, чтоб о них писали, а то вдруг еще забудут)
"Я с лихорадочным любопытством следил за своей новой жизнью".
И началась для нашего героя новая, виртуальная жизнь (да, слова тогда такого еще не было, но виртуальная реальность была), где он маститый писатель с толпами поклонников... так, правда, недалеко и до шизофрении и раздвоения личности
умеет Аверченко поднять настроение ;)